„Робинзон Крузо. Разумеется, никакой он не Робинзон, а Раввинзон, то есть сын раввина. Крузо, Карузо – типичная фамилия испанских евреев. В иерусалимском телефонном справочнике я насчитал двадцать шесть Крузо. Для испанского уха фамилия Крузо звучит также как для нас Кац или Левенбук. Фамилии Кастро, Франко, Пикассо также типичные для испанских евреев. Так что „Робинзон Крузо” для английского читателя XVIII века звучала примерно как для нас Зяма Рабинович.

Вся эта книга – пример выживания еврея в экстремальной ситуации. Он ставит себе на службу местное население. Он сделал себе талес из козьей шкуры и первым делом построил на острове две синагоги. „В эту я хожу, а в ту – ни ногой”. Он каждое утро молится, став лицом к Иерусалиму, соблюдает кашрут и субботу”. Марьян Беленький.

В каждой хорошей шутке всего лишь доля шутки. Нет необходимости делать характерную, смешную попытку притянуть к еврейству героя классического романа, написанного почти триста лет. Однако странностей и загадок в связи с этим множество. И начинаются эти загадки с первой страницы „Жизни и удивительных приключений”. Читаем:

„Я родился в 1632 году в городе Йорке в зажиточной семье иностранного происхождения: мой отец был родом из Бремена”.

Цитирую по самому полному, классическому переводу М. Шишмарёвой. Мне повезло – в нашей домашней библиотеке это академическое издание 1931 года было всегда, и знакомство свое с Робинзоном я начал с подробного описания его приключений, а не с краткого пересказа для детей.

Итак, семья иностранного происхождения. Отец из Бремена, но слов „Германия”, „немец” Дефо почему-то не произносит, зато приводит настоящую фамилию отца – Крейцнер. Странная подробность. Откуда такая фамилия? Крейцер – денежная единица. Итак, мать – англичанка с почтенной девичьей фамилией Робинзон (Робинсон), отец – человек денег.

Таким образом, в младшем сыне уважаемого семейства чисто английская страсть к путешествиям сочеталась с купеческой, торговой хваткой.

Впрочем, неважно, кем был сам Робинзон Крузо. Пусть свои путешествия он начнёт никем: человеком без национальности и без Бога.

Так задумано самим писателем – диссидентом, пуританином. Собственно, главная тема романа – это история о том, как никто превращается в человека достойного и мыслящего – человека веры.

Страсть Робинзона к дороге подобна тоске по совершенству. Юноша болен дорогой. Он не способен существовать вне движения, но сам по себе путь Крузо – морской или сухопутный – не отличается особым разнообразием. Чаще всего он попросту скучен.

Все эти бури, плантации, пираты, даже пленение Робинзона маврами — всего лишь обычное потворство вкусам читателя XVIII века. Путешественник движется к главной своей цели, к своему „Ханаану”, к месту покаяния, мук, радости, и подлинного спасения.

Необитаемый остров – это уход от приключений, от динамики сюжета, от набора трафаретных литературных приемов. Уход в новую, неведомую страну, где Робинзону предначертано остаться наедине с собой, преодолеть одиночество и не стать одичавшим безумцем.

В этой способности к преодолению и есть единственный фантастический приём допущения в книге. Никак не мог Робинзон после многолетнего одиночного заключения на необитаемом острове не сойти с ума, а герой романа не только сохранил ясную голову, но обогатил свой мозг всей возможной мудростью.

Помню, как впервые открыл книгу о Робинзоне. Моего отца-офицера отправили в Москву на какие-то курсы усовершенствования. Я попал в чужую школу с чужим лицом, чуждо одетый, даже с говором, непривычным для остальных учеников той школы. Третий класс. Боли, муки того года хорошо помню. Помню первое ясное сознание чуждости, проклятие одиночеством.

В тот год я был один на необитаемом острове. В тот год я и прочёл впервые роман Дефо. Сегодня, через пятьдесят лет, мне кажется, что роман этот спас тогда мою детскую душу от полного отчаяния.

Робинзон выжил вопреки всему. Он вышел победителем. Он преодолел пытку одиночеством. Ему было гораздо труднее, чем мне. У Робинзона не было романа, написанного о нём самом, но у героя Дефо была Библия. Он нашёл эту книгу на разбитом корабле и спас, вместе с оружием, досками, парусиной и даже листами свинца.

Робинзон не был одинок на своем острове. Он научился разговаривать с Богом, и только потому сохранил речь и человеческий облик.

Разговор с Богом и народ еврейский спас от безумия и неизбежного исчезновения. Почти три десятка лет на острове Робинзон учился разговаривать с Богом. Евреи постигают эту науку вот уже сорок веков.

Повторяю, мне повезло сразу прочесть полное издание романа. С тех пор, в разные годы, перечитывал эту книгу неоднократно. И здесь можно отметить ещё одну удивительную странность „Жизни и удивительных приключений Робинзона Крузо”: Дефо всего лишь один раз, по крайней мере, в первой части книги, произносит имя Христа, да и то в ходе религиозного просвещения Пятницы, ни разу не вспоминает деву Марию или апостолов. Казалось бы, человек, обретя веру, должен был водрузить на острове крест. Нет, это даже в голову не приходит Робинзону – отличному плотнику. В полном своде классических рисунков Жана Гранвиля к роману Дефо нет ни одного изображения креста или распятья. Есть столб, на котором отшельник вёл засечками свой календарь. И всё.

Робинзон разговаривает только с Всевышним. Он обращается лишь к имени Творца. В той же лекции, прочитанной Робинзоном Пятнице, мы находим и вовсе удивительный для правоверного христианина англиканской веры текст. Вот он:

„…мало интересовались мы вопросами церковного управления и тем, какая церковь лучше. Все эти частности нас не касались, да и кому они нужны? Я, право, не вижу, какая польза была бы нам оттого, что мы изучили бы все спорные пункты нашей религии, породившие на земле столько смуты, и могли бы высказать своё мнение по каждому из них. Слово Божие было нашим руководителем на пути к спасению, а может ли быть у человека более надёжный руководитель?”.

Сказано это Робинзоном, способным на размышления о Боге. Сказано зрелым и мудрым человеком. Но попал он на остров совсем иным существом, созданием бесхитростным, подобным растению.

Приведу характерный отрывок из книги:

„Моя душа не знала Бога: благие наставления моего отца испарились за восемь лет непрерывных скитаний по морям в постоянном общении с такими же, как я сам, нечестивцами, до последней степени равнодушными к вере. Не помню, чтобы за все это время моя мысль хоть раз воспарила к Богу или чтобы хоть раз я оглянулся на себя, задумался над своим поведением. На меня нашло какое-то нравственное отупение: стремление к добру и сознание зла были равно мне чужды. По своей закоснелости, легкомыслию и нечестию я ничем не отличался от самого невежественного из наших матросов. Я не имел ни малейшего понятия ни о страхе Божьем в опасности, ни о чувстве благодарности к Творцу за избавление от неё”.

Библейскому Иову хватило силы и мужества сохранить веру, пройдя через множество личных катастроф. Робинзон пришёл к вере через муку одиночного заключения на необитаемом острове.

Есть в романе и прямое указание на то, что история Иова была для Дефо одним из основных источников вдохновения, как, впрочем, и сама Библия. В награду за обретение веры писатель возвращает своему герою богатство. Вот как пишет об этом Дефо:

„Могу сказать, для меня, как для Иова, конец был лучше начала”.

Век рационализма и либеральных иллюзий породил другой роман о необитаемом острове. В нём героям не нужен Бог, потому что они не одиноки. Им не нужен промысел Божий, потому что они сами готовы из ничего создать всё. 130 лет назад Жюль Верн сочинил свою робинзонаду под названием „Таинственный остров”.

Этот блестящий французский писатель был отмечен юдофобией, а потому и с идеей Бога он особо не церемонился. В подарке, подброшенном колонистам капитаном Немо, была Библия. Но что-то не помню, чтобы кто-нибудь из героев романа хотя бы раз раскрыл её.

Есть ещё одна некая странность романа Дефо, по сравнению с книгой Жюль Верна. Каких только зверей нет на необитаемом острове. Робинзон – охотник, но ни разу не полакомился он мясом дикого кабана, не попробовал столь любимых англичанами бекона или ветчины.

Герои Жюль Верна трескают поросятину почём зря. Даже знаменитую дробину они находят в мясе поросёнка – пекари. Но это так, к слову. Существенно иное.

Сам Жюль Верн уничтожил свой таинственный остров. Нет его ныне, как нет больше надежды на мир, построенный одним техническим гением человека, и мифа о его способности сохранить нравственную высоту в тисках технократии. Уверен, что остров, приютивший героя Дефо, по сей день стоит посреди океана.

В дневнике Робинзон пишет:

«…мне приходится бороться с трудностями, превышающими человеческие силы, бороться одному, без поддержки, без слов утешения и совета. И я воскликнул: „Господи, будь мне защитой, ибо велика печаль моя”. Это была первая молитва – если я могу назвать её так – за много, много лет».

В советской орфографии моей книги о Робинзоне слово „Бог” писалось с маленькой буквы. Конечно, при первом чтении, я не понял смысла приведённого текста. Помню только, как заворожила меня эта молитва, и я не раз повторял её, после очередных горестных приключений в той школе. „Господи, будь мне защитой, ибо велика печаль моя”.

Сегодня я думаю, что одиночество и отчуждённость еврейского народа – необходимые условия для подлинного обращения к Богу. Дети Иакова были задуманы Высшей Силой как народ печали, народ преодоления, народ, который обречён на существование на необитаемом острове, посреди океана вражды, ненависти и непонимания.

Что привело Робинзона на остров? Страсть к путешествиям? Алчность? Отправив своего героя в последнее, фатальное кораблекрушение, Дефо пишет:

„Дурное употребление материальных благ часто является вернейшим путём к величайшим невзгодам”.

И будто в насмешку Дефо, приговорив своего героя к одиночному заключению на острове, почти сразу после кораблекрушения делает его богачом. Робинзон находит на разбитом корабле ящик с деньгами. И что же:

«Я улыбнулся при виде этих денег. „Ненужный хлам! – проговорил я, – зачем ты мне теперь? Ты и того не стоишь, чтобы нагнуться и поднять тебя с пола».

Однако, „поразмыслив”, Робинзон денежки всё-таки прихватил с собой. Он ещё не понял до конца, куда попал, какая жизнь его ждёт и какой путь пройдёт его душа на этом острове. Гений Дефо шёл за правдой характера и поступка.

Невзгодами, кстати, хитрый писатель называет те обстоятельства, которые вернули душу его „материальному” герою. Дефо вдруг забывает о „невзгодах”, когда пишет: „Теперь, наконец, я ясно ощущал, насколько моя теперешняя жизнь, со всеми её страданиями и невзгодами, счастливее той позорной, исполненной греха, омерзительной жизни, какую я вёл прежде”.

Счастлив – благодаря невзгодам, в полном одиночестве, без связи с прежним миром людей, даже без надежды увидеть когда-нибудь лицо человека. В этой удивительной двойственности и вся гениальность романа, его исключительная честность.

Дефо – верный ученик Библии, Ветхого Завета, как обозначают Тору христиане. Ветхий Завет в романе Дефо вовсе не являет следов ветхости. Он – новая, совершенно новая Книга для Робинзона. Не Ветхий Завет, не Новый, а единственный.

Прародитель евреев Авраам на пути к вере был грешен и противоречив в своих поступках. Всевышний терпеливо лепил из греховного праха человека Божьего. Гениальность Библии и состоит в её исключительной, часто поразительной, честности и железной логике гениального литературного произведения в сочетании с естественным, как сама природа, дыханием Текста.

Богу не нужен был идеальный герой из языческого мифа для сотворения своего народа. Идеальный герой, без сучка, без задоринки, никогда не существовал. Такому фантастическому существу и не нужно присутствие Бога во Вселенной, не нужна вера.

Есть ещё одна удивительная особенность романа Дефо. Как известно, в христианской религии всё держится на постулате: чудо, тайна, авторитет.

Тайна и авторитет взяты из иудаизма. С чудом всё сложнее. В иудаизме нет однозначного отношения к мистике. Чудо простое, на уровне фокуса, требовалось народу Книги только на первых порах его становления. В дальнейшем чудесное не играло особой роли в религиозном сознании евреев. Культ знаний всегда противился этому, утверждая, что в монотеизме вполне достаточно самого чуда присутствия Всевышнего в этом мире.

Всё как в одной из историй, пережитых Робинзоном. Помните, на острове неожиданно появились колосья ячменя.

„Невозможно передать, в какое смятение повергло меня это открытие!… Я был потрясён до глубины души и стал верить, что это Бог чудесным образом произрастил его без семян”.

Однако Дефо не позволяет своему герою упростить задачу обращения к Творцу. Никакого банального чуда. Робинзон вспоминает, что в этом месте он вытряхнул на землю мешок с испорченным кормом для птиц.

„Чудо исчезло”, – пишет Дефо, но тут же усложняет своему герою задачу:

„Не перст ли Провидения виден был в том, что из многих тысяч ячменных зёрен, попорченных крысами, десять или двенадцать зернышек уцелели, и, стало быть, всё равно что упали мне с неба. Надо же было мне вытряхнуть мешок на этой лужайке, куда падала тень от скалы и где семена могли сразу же взойти”.

Божьего промысла гораздо больше в повседневной реальности, чем в разного рода, чудесах. Разве это не еврейский взгляд на мир?

Тот же сюжет с хлебным зёрнышком использует Жюль Верн. Только одно оно, единственное, случайное. Всё остальное, связанное с обильным урожаем, – дело знаний и труда колонистов. Благоприятный случай плюс энтузиазм и трудолюбие дружной, ведомой мудрым вождём компании, и можно вполне обойтись без Провидения на пути к светлому будущему.

Удивительно и то, как в своём бессмертном романе Дефо примирил две ветви современного сионизма – религиозную и светскую.

Дело в том, что рассуждает Робинзон Крузо в книге не так уж много. В романе он, прежде всего, занят делом. Он, ничего не умеющий делать руками, ничего не освоивший в жизни, кроме торговли, посредничества и хитростей колониального предпринимательства, вдруг становится обычным пахарем, скотником, плотником, столяром, портным и так далее.

Первые халуцим в Палестине были убеждены, что только возвращение к простому труду позволит евреям вернуться к самим себе и на свою землю. Век социализма сформировал их сугубо базисное сознание. Так называемой надстройке отводилась незначительная роль. Связь между действием руки и движением мозга не принималась во внимание. Отсюда и ряд труднейших проблем, с которыми Израиль и сейчас не может справиться.

В книге Дефо возвращение Робинзона к своей богодуховной сущности обусловлено простотой самого необходимого труда, освещенного величием отвлеченной мысли.

Без этого синтеза нет романа, нет Робинзона Крузо, познавшего в бедах и одиночестве счастье, нет и самого секрета бессмертия этой книги великого английского писателя.

Труд и вера – это то, что не позволило Робинзону сойти с ума. Труд и вера построили еврейское государство на островке посреди океана коварства и злобы…

Не только техническое превосходство позволило Робинзону одержать победу над дикарями, но и его ненависть к ритуалам язычества, его религиозное сознание. Кстати, напрочь лишённое даже тени ксенофобии. Помните, как „дикарь” Пятница точно отреагировал на кровожадность пиратов: „О, господин! Смотри: белые люди тоже кушают человека, как дикие звери”.

Пятница был недалёк от истины. В любом случае каждый выход Робинзона за рамки одиночества и чуждости был чреват кровавыми столкновениями с язычниками – белыми или цветными.

Разве в этом нет подобия еврейской судьбе. Долгий путь изгнания, путь крови, унижений, боли, привел потомков Авраама на свой остров. Остров, который они когда-то были вынуждены покинуть. Евреи вернулись в Ханаан, в какой-то степени повторив судьбу Робинзона Крузо. И еврейская душа тоже не знала Бога, и по своему легкомыслию и нечестию они мало чем отличались от „невежественных матросов”. Им, как было некогда с героем Дефо, был предложен единственный выход, чтобы в очередной раз не сойти с ума, не потерять свою землю: труд и вера.

Аркадий КРАСИЛЬЩИКОВ.